Оглавление
Глава 1
Глаза у нее были прозрачные, как вода, и холодные как вода, и так же меняли цвет в зависимости от цвета неба… А рыжие, слишком длинные волосы спускались до самых пят. Она ежедневно тратила целый час, чтобы заплести их в косы, но упрямо отказывалась подрезать. А когда она скалывала их на затылке, эта тяжелая копна прикрывала сзади всю голову и шею до самых плеч. У нее был прямой нос, правильные черты лица и такая белая кожа, что окружающие диву давались. Но стоило взглянуть на ее тонкие, всегда крепко сжатые губы, как становилось не по себе.
Она жила в деревне долины Конш – длинной, как ее волосы. Деревушка была вся черная, дома тесно лепились друг к другу, и их крошечные глазки-оконца пристально взирали на гору, которая тоже чернела в непогожие дни.
В детстве ее дразнили Блуждающим Огоньком; теперь никто уже не осмеливался назвать ее иначе как Флавией, ее настоящим именем. И, однако, до сих пор, проходя по улице, она словно озаряла ее.
Каждое утро она ходила к мессе. Местный кюре глубоко уважал ее и неизменно ставил в пример остальным. У нее были две сестры и пятеро братьев. Старший был миссионером, второй – монахом-картезианцем, третий – кюре в Нижнем Вале, четвертый – капуцином, а пятый пока еще учился в семинарии. Обе ее сестры также стали монахинями. Одна учила глухонемых детей в монастыре Жеронды, другая жила затворницей в Бригской обители. Похоже, именно Флавия сподвигла их всех служить Богу. Она оказывала странное, деспотическое влияние на окружающих. В ней чувствовалась такая несокрушимая уверенность, такая стальная воля, соединенная с даром мягкого убеждения, что не подчиниться было просто невозможно.
“А сама Флавия? Отчего же она не ушла в монастырь?” — судачили некоторые из тех, кто вечно лезет не в свое дело. Одни оправдывали ее так: “Для этого она слишком слаба здоровьем”. Другие говорили: “Это хорошо, когда среди мирских живет такая святая”. Злые же языки утверждали: “Да она просто хочет одна заграбастать все наследство!” Как бы то ни было, а она и впрямь одна из всех детей осталась дома со своими престарелыми родителями. Отец и двое слуг работали в поле и ухаживали за скотиной, мать иногда подсобляла им и готовила еду. Флавия же не делала ничего или почти ничего. Да им и в голову не приходило требовать от нее помощи в сельских работах. Для крестьян – вещь удивительная: им было достаточно любоваться ее красотой, дивиться уму и рассудительности. Может быть, они вспоминали историю Марфы и Марии*. [* Имеются в виду Мария и Марфа, сестры Лазаря, которого воскресил Иисус. В Евангелии говорится, что Мария “сидела у ног Иисуса и слушала слово его”, тогда как Марфа “заботилась о большом угощении” (Ев. От Луки Х. 39-42)]
На праздничных гуляньях она никогда не танцевала. И, однако, всегда присутствовала на них, только стояла в стороне, на взгорке, откуда было все видно. Парни, которым наскучили ее постоянные отказы, давно уж не приглашали ее. Вокруг нее, словно очерченной магическим кругом, создалась пустота, запретная зона, в которой она стояла, как статуя, с высоко поднятой головой, плотно сжатыми губами.
И все же мужчины поглядывали на нее – этого она не могла им запретить. Но замечала ли она их?.. Кружась в танце, они бросали на нее странные взгляды, забывая о своих партнершах. Особенно один их них, Жермен, парень, грубоватый с виду, нос добрыми, нежными глазами. Он уже давно любил ее, но никому не признавался в этом.
Сперва любовь приносит счастье, даже если нет или почти нет надежды на взаимность; она жжет вам кровь, и душа горит страстным желанием. Человек становится сам не свой: горы меняют цвет, и небо тоже, и мрачная деревня начинает походить на рай, потому что здесь живет она. И всякий раз, как повстречаешь Ее, словно святой образ видишь перед собой… И прячешь этот образ в глубине сердца, чтобы потом долго любоваться им, совсем как в детстве любовался подаренными бродячим монахом-капуцином картинками, на которых у ангелов были сверкающие крылья, а у святых – золотые одеяния. Но вскоре замечаешь, что любовь так прочно угнездилась в сердце, что ее не вырвать оттуда никакими силами, и тогда из счастья она превращается в злую муку. “Ах, если бы я мог завоевать эту женщину, чтобы она день и ночь была со мною рядом!” И эта непрестанная мука придает вам невиданную храбрость.
Во время апрельского ярмарочного гуляния Жермен осмелился пригласить Флавию на польку. По воскресным и праздничным дням она внушала еще большую робость, чем в будни. В это время все деревенские женщины казались выше ростом в своих затейливых чепцах наподобие башни, с лентами, рюшами и блестками: монументальные головные уборы придавали им облик величественных статуй.
Приметив, что Жермен направился к Флавии, люди замерли в изумлении, даже музыканты смолкли на миг. Одни смеялись: “Ну хоть этот ее не боится!”. Жюстина насупилась: она была влюблена в Жермена. И, когда тот вернулся вместе с Флавией, все прямо рты разинули. Пара поднялась на танцплощадку. Музыканты наконец пришли в себя и заиграли с удвоенной силой. Флавия, никогда доселе не танцевавшая, изгибалась в объятиях Жермена мягко, как ветка лиственницы.
— Блуждающий Огонек! – воскликнул кто-то.
И другие подхватили следом: Блуждающий Огонек!
Сначала Жермен себя не помнил от смущения, он словно ослеп и оглох, он не понимал, как это ему прежде удавалось ходить по земле. Но теперь, когда его любимая бала рядом, когда его руки обняли ее талию, радость и смелость вновь окрылили его.
Танцуя, он принялся разглядывать девушку. Его изголодавшиеся глаза жадно впивали в себя ее черты. Никогда еще он не видел ее так близко и теперь сделал несколько открытий: на ее щеках золотились веснушки, точно первые звездочки в еще светлом небе; на нижней губе виднелась трещинка; на подбородке была ямочка. И еще он заметил, что ресницы у нее не рыжие и не белые, а золотистые, каким иногда бывает песок на берегу Роны… Вот почему вместо того чтобы портить ее лицо, они придавали ему какое-то неземное выражение. Выражение ангела или демона? Жермену было все равно.
